КОМЕТА

“Кометы — дети солнечной системы”

Кирилл Иванович пробуждался тяжело. Его окутывал мрак космоса липкий, черный, словно смола, беспросветный и начисто лишенный звезд. Глаза не открывались. Сначала мысленно, а затем каким-то нечеловеческим усилием полупарализованной воли он разлепил веки. В глаза хлынул серый свет из запыленного окошка, больно прорезав внутреннюю тьму человека. Повернув одеревеневшую шею, Кирилл Иванович взглянул на стол, стоящий на середине комнаты, под ним сгрудились порожние бутылки из-под водки и дешевого вина, а на нем стояла грязная тарелка с чем-то уже не имеющим названия и пепельница полная окурков. Одна, две, три, четыре… пятнадцать бутылок. Ага, значит около двух недель, а может чуть меньше, Кирилл Иванович пил. Пил тяжело и надрывно.

С трудом поднявшись, он дошел до раковины и, не глядясь в зеркало, умылся и, взявшись дрожащей рукой за засохший станок, попытался соскоблить колючую щетину со щек и подбородка, но безуспешно. Едва не порезался, положил станок на полку. Поднял глаза и, увидев в зеркале землистое, осунувшееся с воспаленными глазами лицо, отвернулся. Вернувшись в комнату, посмотрел на висевший над письменным столом календарь — кажется конец марта. День недели так и не вспомнил. На его, некогда рабочем столе были навалены карты звездного неба, книги и старые расчеты, покрытые пылью. Острым ногтем Кирилл Иванович стряхнул со станицы атласа дохлого таракана, который скончался как раз между созвездием Возничего и Орионом, прикрыв своим хитиновым тельцем звезду первой величины по имени Альдебаран. В животе заурчало. Кирилл Иванович посмотрел на часы, они стояли. В комнате и на улице было тихо. Подойдя к колченогому стулу, он снял со спинки засаленный пиджак, достал из кармана пустой кошелек, мятую пачку сигарет и затянулся едким и дурным дымом. Закружилась голова и затошнило. Нет, все. Это — все, финиш, подумал он…

Накинув плащ, купленный на институтскую премию лет двадцать с лишним назад и вставив ноги в стоптанные ботинки, неуверенной походкой он вышел из дома. К Антону. Он шел к своему старому приятелю и коллеге Антону Ильичу. Только к нему, только в его дом он мог всегда, без звонка, прийти.

Сев в почему-то полупустой троллейбус, Кирилл Иванович проехал с десяток остановок. Небесный свет и голос, объявлявший остановки, вызывали неприятные чувства. Потрясывало и мутило.

Дойдя до, стоящей на самом краю спального района, панельной 16-этажки, он поднялся на верхний этаж и позвонил в дверь знакомой квартиры. Никто не открыл. Он нажал на кнопку звонка еще. После долгой паузы за дверью наметилось какое-то движение, а спустя еще полминуты она распахнулась. Из-за нее показалось заспанное лицо Антона Ильича, одетого в старый махровый халат.

— Господи, Кирюша, это ты!? Здравствуй, заходи. Ты, старик, совсем запропал куда-то.

— Да, болел я, — вполголоса, с трудом проговорил Кирилл Иванович, проходя в маленькую неприбранную прихожую, заваленную какими-то коробками.

— Раздевайся, не смотри, что у меня беспорядок. Я, по правде говоря, как один остался за домом-то не особо слежу. А ведь я звонил тебе и даже заходил, но

никого дома не было. А что ты в рань такую?

— А сколько сейчас?— спросил Кирилл Иванович.

— Рано. Без четверти семь, — Антон Ильич потянулся, потер ладонями лицо и посмотрев повнимательнее в лицо друга, словно проснувшись проговорил: Ладно, пойдем пожрем чего-нибудь, и добавил: Выглядишь ты, Кира, откровенно хреново.

Следом за хозяином Кирилл Иванович прошел на кухню. Тот, сдвинув в сторону сохнувшие, на натянутой по потолком леске, застиранные носки и майки, поставил чайник на плиту и начал рыться в холодильнике. Спустя пять минут запахло яичницей. Все это время Кирилл Иванович сидел, тупо уставившись в спину друга. Он смотрел на его лысеющую голову с остатками спутанных волос на затылке, сутулую спину, покатые плечи и босые ноги в стертых домашних шлепанцах. Одиночество. Он знал, что это такое, но сил сказать что-то ободряющее почти не было.

— Ну, а ты-то как, Антон?, — все-таки сипло выдавил из себя Кирилл Иванович, когда они сели за стол, сдвинув на угол полдюжины чашек и кружек с недопитым чаем и кофе.

— Я? Да, смотрю на эту заразу, оторваться не могу, всю ночь у телескопа. А потом до половины дня отсыпаюсь, перекушу, опять надеваю телогрейку, наливаю кофейку в термос и на крышу — ключи в ЖЭКе взял… Измучила она меня за две недели, а ничего поделать не могу.

Кирилл Иванович ел, прикусывая подсохший черный хлеб и в пол уха слушал восторженное лопотание приятеля.

— Это ты о чем, Антон?

— Да, я тебе про хвостатую толкую, крупная она, красивая, ядро яркое, хвост 2 типа, а ребята институтские на спектрографе отсняли — картинка аховая, я видел. Веня, тут забегал, показывал. Помнишь его, – мальчик-аспирант у нас был? Сейчас он уже докторскую пишет. Это он мне года три назад списанный любительский телескоп притащил… А общем, эту хейла-бопповую кометку ни за что пропустить нельзя, влечет паскуда. Как стемнеет — я к ней, ведь она теперь появится около Земли только аж через 2400 лет.

Попавшая в пустой желудок нехитрая еда, начала оживлять Кирилла Ивановича. Он смотрел на Антона, слушал, но никак не мог взять в толк, уяснить причину возбужденной жестикуляции и эмоциональных речей друга. Его мысли разбегались, внутри не прекращались спазмы, пальцы тряслись…

— Антоша, у тебя выпить ничего нет, а то мне что-то не по себе? Граммулечку бы, а?

Антон Ильич прервал перечисление цифр и параметров и, поднявшись из-за стола, вышел в соседнюю комнату, откуда вернулся с початой бутылкой болгарского бренди “Слънчев бряг”. Налили в разномастные, с несмываемым бурым налетом внутри, чашки и выпили.

— Я смотрю, ты совсем раскис, запил что ли?”.

— Кирилл Иванович ничего не ответил, будто не слышал вопроса:

— Давай махнем еще по одной.

Они вновь выпили по чашке желтоватого напитка. И Кирилла Ивановича отпустило. Он ощутил, как внутренний озноб и трепет стали уходить, вместо которых появилась тревожная и даже болезненная мысль: Через две тысячи четыреста лет? Через две тысячи четыреста лет! А как же я?

— Антон, скотина, что ж ты мне, б***, не сказал про комету, а?

— Как это не сказал?, — Антон поднял брови, — еще три недели назад, когда ты ко мне с пивом зашел, я сказал, что ее скоро можно будет наблюдать.

— Что?! Да, нет же! Нет! Не было такого. Ты даже словом не обмолвился. Сам смотришь, упиваешься, а я, как говно в проруби, — и знать ничего не знаю! Кирилл Иванович разгорячился, на его бледных щеках выступил лихорадочный румянец. Отставив в сторону кружку горячего чая, он еще выпил коньяку и продолжил:

— Ты, значит, смотришь, а я в полной заднице! Конечно, алкашу этого не требуется! Не фиг ему!, — на Кирилла Ивановича накатила злость.

— Да, ты, Кирюша, просто забыл, у тебя в башке, наверное, пустота торричеллева, если ты такое говоришь. Я и звонил тебе. Помнишь, ну, — добавил Антон Ильич мягко.

— А я говорю, что не слышал ни слов твоих, ни твоих звонков! — Кирилл Иванович почти крикнул.

— Мудак ты, Кирилл и совсем опился, если не помнишь ни черта — слова друга задели Антона Ильича.

Но Кирилл Иванович не унимался.

— Ну, конечно, ты, б***, астроном, а я хрен с горы. Ты — наблюдаешь, а я — нет. Ты — науку, даже на пенсии двигаешь, а я — пьянь подзаборная?”. Глаза Антона Ильича недобро сверкнули:

— Ты, Кирюша, лучше вспомни, когда в последний раз в трубу смотрел, да, не на девок вверх ногами — в общагу женскую, а на звезды? Фигачишь водяру и все, телескоп и мозги свои небось пропил уже…

Дружеская, по началу, беседа стала принимать совсем другой оборот.

— Что ты сказал, звездочет сраный? Это я то, пропил? Это ты, гад, тихой сапой открытия делаешь, сидишь, б***, на cвоем балконе в одиночку, про меня и не думаешь, а ты вспомни, когда тебе диссер считать надо было, ты, б***, вокруг меня сюсюкал, на цирлах скакал — Кирюша, помоги! А сейчас ты — Гершель гребаный, а я, выходит, — червь у тебя под ногами!

Лоб Антона Ильича покрылся испариной, его трясло:

— Ах, вот как ты запел, гаденыш, а отмазывал тебя кто, когда ты, раздолбай, в своих пьянках и бабах совсем погряз, а? Когда книги и портки продавать начал, чтобы с долгами расплатиться! А ученый совет, где твою группу почти разогнали, а тему чудом не прикрыли, не помнишь? Вот как ты отвечаешь на доброту!

За столом сейчас сидели не два старых приятеля. На пустынном солнечном берегу столкнулись два врага, бросая в лицо друг другу оскорбления.

— Да, ты вообще не ученый! Всю жизнь калькировал, да на чужие звезды пялился, — хрипло орал Кирилл Иванович, — а сам не то, что рассчитать кривые второго порядка, а положение плоскости орбиты и то, не в состоянии. Я помню, как в 75-ом ты бегал с криком: «Я открыл! Я!». А это, б***, япошки — Мари-Сато-Фудзикава, ты то тут вовсе ни при чем. А небось тебе уже медаль Донохью снилась?

— Ну, и сволочь же ты, Кирюша, тварь неблагодарная, я с тобой после этого вообще знаться не желаю, гений непризнанный, — проговорил Антон с отчаянием в голосе, — Просрал ты свои знания, пропил, сука, и прогулял, а теперь меня во всем винишь. Ты ведь знаешь, что у меня, после того, как Ленка померла, кроме звезд в небе и твоей алкогольной рожи вообще ничего не осталось!

При этих словах Антон Ильич приподнялся и со всего размаха, но как-то неумело и неловко ударил друга в лицо. Под воздействием полученного ускорения Кирилл Иванович налетел правой бровью на стену — пошла кровь. В ответ он изловчился и, шипя что-то сквозь зубы, сначала пнул друга под столом, а потом, схватив со стола пустую бутылку, запустил ею в голову Антона Ильича, но не попал. Бутылка с грохотом врезалась в радиатор отопления и разлетелась на множество мелких зеленых осколков.

— Ах ты ж, гад!, — одними губами прошептал Антон Ильич и, держась левой рукой за колено, правой толкнул Кирилла Ивановича в грудь, тот упал со стула и остался лежать на полу, покрытом блестками стекла.

Прихрамывая, Антон Ильич переступил через Кирилла Ивановича и пошел в комнату. Сев за стол, он автоматически стал листать попавшийся под руку каталог комет, но чувство опустошенности и черной обиды не давали дышать. Он вышел на балкон, поднял глаза к небу. Оно было чистым и обещало еще одну волшебную встречу с небесной гостьей.

В прихожей щелкнул замок, хлопнула входная дверь, заработал вызванный лифт. Через минуту Антон Ильич увидел внизу маленькую сгорбленную фигурку друга в старом убогом плаще. “Как же так, Кирюша уходит,”— злоба исчезла, уступив место в душе ощущению какой-то непоправимой ошибки и поразительной нелепости произошедшего. Антон Ильич перегнулся через перила и крикнул: “Кирюш-а-а-а, Кири-и-ил…” Тот не остановился и не поднял головы. “Кирюша, остановись!”, — что было сил крикнул Антон Ильич, наклонившись еще ниже, но в этот момент поскользнулся на кафельном полу балкона и не удержался. Перевалившись через перила, он полетел вниз. Полы его халата развевались, как хвост кометы, но полет не был столь долгим и впечатляющим. Он ударился о землю и остался лежать на спине с открытыми глазами, смотрящими вверх, в небо.

В голове Кирилла Ивановича шумело и пульсировало. Не видя и не слыша ничего вокруг, он шел к автобусной остановке, периодически сплевывая кровавую слюну. Добравшись до дома, он упал на старый диван и проспал до сумерек. Проснувшись в темноте, нащупал разбитую, с подсохшей корочкой правую бровь и сразу вспомнил про комету. Поднялся, выволок из чулана стремянку, полез на антресоль и достал из кучи какого-то бумажного хлама — папок и пожелтевших от времени научных журналов, старый полевой, в кожаном футляре, бинокль. Выйдя на улицу, он приложил окуляры к глазам и на западе, под тридцать восемь градусов к горизонту, над линией электропередач, в темнеющем небе увидел ее.

Она была прекрасна.